Неточные совпадения
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как
хозяин со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом слышал, как солдат укладывался спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким сыном
хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление
о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным голосом
говорил ему, что завтра охотники пойдут в болото и будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
Пробираюсь вдоль забора и вдруг слышу голоса; один голос я тотчас узнал: это был повеса Азамат, сын нашего
хозяина; другой
говорил реже и тише. «
О чем они тут толкуют? — подумал я. — Уж не
о моей ли лошадке?» Вот присел я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова. Иногда шум песен и говор голосов, вылетая из сакли, заглушали любопытный для меня разговор.
Ваш братец, Платон Михайлыч,
говорят, необыкновенный
хозяин;
о Константине Федоровиче что уж
говорить — это Наполеон своего рода.
Знакомый помощник частного пристава жаловался мне: «Война только что началась, а уж
говорят о воровстве: сейчас задержали человека, который уверял публику, что ломают дом с разрешения начальства за то, что
хозяин дома, интендант, сорок тысяч солдатских сапог украл и немцам продал».
— Эх, — вздохнул Тагильский и стал рассказывать
о красотах Урала даже с некоторым жаром. Нечто поддразнивающее исчезло в его словах и в тоне, но Самгин настороженно ожидал, что оно снова явится. Гость раздражал и утомлял обилием слов. Все, что он
говорил, воспринималось
хозяином как фальшивое и как предисловие к чему-то более важному. Вдруг встал вопрос...
— C'est ça. [Да, конечно (франц.).] Тем лучше. Il semble qu'il est bête, ce gentilhomme. [Он, кажется, глуп, этот дворянин (франц.).] Cher enfant, ради Христа, не
говори Анне Андреевне, что я здесь всего боюсь; я все здесь похвалил с первого шагу, и
хозяина похвалил. Послушай, ты знаешь историю
о фон Зоне — помнишь?
Никто ни слова не
говорил о Ляховских, как ожидал Привалов, и ему оставалось только удивляться, что за странная фантазия была у Веревкина тащить его сюда смотреть, как лакей внушительной наружности подает кушанья, а
хозяин работает своими челюстями.
В непродолжительном времени об Иване Федоровиче везде пошли речи как
о великом
хозяине. Тетушка не могла нарадоваться своим племянником и никогда не упускала случая им похвастаться. В один день, — это было уже по окончании жатвы, и именно в конце июля, — Василиса Кашпоровна, взявши Ивана Федоровича с таинственным видом за руку, сказала, что она теперь хочет
поговорить с ним
о деле, которое с давних пор уже ее занимает.
От думы они поехали на Соборную площадь, а потом на главную Московскую улицу. Летом здесь стояла непролазная грязь, как и на главных улицах, не
говоря уже
о предместьях, как Теребиловка, Дрекольная, Ерзовка и Сибирка. Миновали зеленый кафедральный собор, старый гостиный двор и остановились у какого-то двухэтажного каменного дома.
Хозяином оказался Голяшкин. Он каждого гостя встречал внизу, подхватывал под руку, поднимал наверх и передавал с рук на руки жене, испитой болезненной женщине с испуганным лицом.
Жил Мышников очень просто, на чиновничью ногу. Он не был женат, хотя его уютная квартира и
говорила о семейных наклонностях
хозяина.
Не
говоря о надворном советнике, занимающем на Сахалине должность землемера, почему
хозяева свободного состояния и крестьяне из ссыльных не уходят на материк, если имеют на то право?
Хозяева и их сожительницы, видимо, скучали и были готовы посидеть,
поговорить о том
о сем.
Обстановка жизни
говорит только
о бедности и ни
о чем другом. Крыши на избах покрыты корьем и соломой, дворов и надворных построек нет вовсе; 49 домов еще не окончены и, по-видимому, брошены своими
хозяевами. 17 владельцев ушли на заработки.
Когда я подошел к ним, они тревожно стали
говорить о том, что мертвый зверь есть «Тэму» — грозный
хозяин морей, и потому надо как можно скорее уходить отсюда.
Швейцар улыбнулся, как улыбаются старые люди именитых бар,
говоря о своих новых
хозяевах из карманной аристократии.
Затем тотчас же, точно привидение из люка, появился ее сердечный друг, молодой полячок, с высоко закрученными усами,
хозяин кафешантана. Выпили вина,
поговорили о ярмарке,
о выставке, немножко пожаловались на плохие дела. Затем Горизонт телефонировал к себе в гостиницу, вызвал жену. Познакомил ее с теткой и с двоюродным братом тетки и сказал, что таинственные политические дела вызывают его из города. Нежно обнял Сару, прослезился и уехал.
Отец с матерью старались растолковать мне, что совершенно добрых людей мало на свете, что парашинские старики, которых отец мой знает давно, люди честные и правдивые, сказали ему, что Мироныч начальник умный и распорядительный, заботливый
о господском и
о крестьянском деле; они
говорили, что, конечно, он потакает и потворствует своей родне и богатым мужикам, которые находятся в милости у главного управителя, Михайлы Максимыча, но что как же быть? свой своему поневоле друг, и что нельзя не уважить Михайле Максимычу; что Мироныч хотя гуляет, но на работах всегда бывает в трезвом виде и не дерется без толку; что он не поживился ни одной копейкой, ни господской, ни крестьянской, а наживает большие деньги от дегтя и кожевенных заводов, потому что он в части у
хозяев, то есть у богатых парашинских мужиков, промышляющих в башкирских лесах сидкою дегтя и покупкою у башкирцев кож разного мелкого и крупного скота; что хотя
хозяевам маленько и обидно, ну, да они богаты и получают большие барыши.
Во всем этом разговоре Вихрова по преимуществу удивила смелость Виссариона, с которою тот
говорил о постройке почтового дома. Груня еще прежде того рассказывала ему: «Хозяин-то наш, вон, почтовый дом строил, да двадцать тысяч себе и взял, а дом-то теперь весь провалился». Даже сам Виссарион, ехавши раз с Вихровым мимо этого дома, показал ему на него и произнес: «Вот я около этого камелька порядком руки погрел!» — а теперь он заверял губернатора, что чист, как солнце.
С неумолимой, упорной настойчивостью память выдвигала перед глазами матери сцену истязания Рыбина, образ его гасил в ее голове все мысли, боль и обида за человека заслоняли все чувства, она уже не могла думать
о чемодане и ни
о чем более. Из глаз ее безудержно текли слезы, а лицо было угрюмо и голос не вздрагивал, когда она
говорила хозяину избы...
И соседи и вся челядь нашего двора, — а мои
хозяева в особенности, — все
говорили о Королеве Марго так же плохо и злобно, как
о закройщице, но
говорили более осторожно, понижая голоса и оглядываясь.
Нередко в «Московском листке» встречаются стихи Леонида Граве, мне они очень нравятся, я списываю некоторые из них в тетрадку, но
хозяева говорят о поэте...
Но все-таки в овраге, среди прачек, в кухнях у денщиков, в подвале у рабочих-землекопов было несравнимо интереснее, чем дома, где застывшее однообразие речей, понятий, событий вызывало только тяжкую и злую скуку.
Хозяева жили в заколдованном кругу еды, болезней, сна, суетливых приготовлений к еде, ко сну; они
говорили о грехах,
о смерти, очень боялись ее, они толклись, как зерна вокруг жернова, всегда ожидая, что вот он раздавит их.
Слушая беседы
хозяев о людях, я всегда вспоминал магазин обуви — там
говорили так же. Мне было ясно, что
хозяева тоже считают себя лучшими в городе, они знают самые точные правила поведения и, опираясь на эти правила, неясные мне, судят всех людей безжалостно и беспощадно. Суд этот вызывал у меня лютую тоску и досаду против законов
хозяев, нарушать законы — стало источником удовольствия для меня.
Особенно меня поразила история каменщика Ардальона — старшего и лучшего работника в артели Петра. Этот сорокалетний мужик, чернобородый и веселый, тоже невольно возбуждал вопрос: почему не он —
хозяин, а — Петр? Водку он пил редко и почти никогда не напивался допьяна; работу свою знал прекрасно, работал с любовью, кирпичи летали в руках у него, точно красные голуби. Рядом с ним больной и постный Петр казался совершенно лишним человеком в артели; он
говорил о работе...
Она
говорила спокойно, беззлобно, сидела, сложив руки на большой груди, опираясь спиною
о забор, печально уставив глаза на сорную, засыпанную щебнем дамбу. Я заслушался умных речей, забыл
о времени и вдруг увидал на конце дамбы хозяйку под руку с
хозяином; они шли медленно, важно, как индейский петух с курицей, и пристально смотрели на нас, что-то
говоря друг другу.
Старики
хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение.
О ненависти к русским никто и не
говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.
На вопрос
о том, когда наступит этот час, Христос
говорит, что знать этого мы не можем; но именно потому, что мы не можем знать времени наступления этого часа, мы не только должны быть всегда готовы к встрече его, как должен быть всегда готов
хозяин, стерегущий дом, как должны быть готовы девы с светильниками, встречающие жениха, но и должны работать из всех данных нам сил для наступления этого часа, как должны были работать работники на данные им таланты (Мф. XXIV, 43; XXV, 1—30).
Говоря о колдовстве, она понижала голос до жуткого шёпота, её круглые розовые щёки и полная, налитая жиром шея бледнели, глаза почти закрывались, в словах шелестело что-то безнадёжное и покорное. Она рассказывала, как ведуны вырезывают человечий след и наговорами на нём сушат кровь человека, как пускают по ветру килы [Кила — грыжа — Ред.] и лихорадки на людей, загоняют под копыта лошадей гвозди, сделанные из гробовой доски, а ночью в стойло приходит мертвец,
хозяин гроба, и мучает лошадь, ломая ей ноги.
«Здорово я его побил!» — удовлетворённо подумал
хозяин, сел на стул и, думая
о чём-то другом, медленно
говорил...
О чём бы ни заговорили — церковный староста тотчас же начинал оспаривать всех, немедленно вступал в беседу Ревякин, всё скручивалось в непонятный хаос, и через несколько минут Смагин обижался.
Хозяин, не вмешиваясь в разговор, следил за ходом его и, чуть только голоса возвышались, — брал Смагина за локоть и вёл в угол комнаты, к столу с закусками, угрюмо и настойчиво
говоря...
Отец Крискент, разрезывая на своей тарелке кусок пирога с осетриной, благочестиво
говорил о домостроительстве вообще и даже привел в пример Соломона, тонко сплетая льстивые слова тароватому
хозяину.
Кустами обросшая плотина, дорожки, протоптанные прохожими, помольцами и
хозяевами, переходы через воду из жердочек — все
говорит о чем-то давно знакомом, близком сердцу.
Он не переставал хвастать перед женою;
говорил, что плевать теперь хочет на старика, в грош его не ставит и не боится настолько — при этом он показывал кончик прута или соломки и отплевывал обыкновенно точь-в-точь, как делал Захар;
говорил, что сам стал себе
хозяин, сам обзавелся семьею, сам над собой властен, никого не уважит, и покажи ему только вид какой, только его и знали: возьмет жену, ребенка, станет жить своей волей;
о местах заботиться нечего: местов не оберешься — и не здешним чета!
— Не
о себе
говорю, дружище! — произнес, поддразнивая, Захар. — Мое дело сторона; нонче здесь, завтра нет меня! Не с чего шуму заводить: взял пачпорт, да и был таков; сами по себе живем; таким манером, Глеб ли, другой ли
хозяин, командовать нами не может никто; кричи он, надсаживайся: для нас это все единственно; через это нас не убудет! Тебе с ним жить: оттого, примерно, и
говорю; поддавайся ему, он те не так еще скрутит!..
Часа два
говорил Игнат сыну
о своей молодости,
о трудах своих,
о людях и страшной силе их слабости,
о том, как они любят и умеют притворяться несчастными для того, чтобы жить на счет других, и снова
о себе —
о том, как из простого работника он сделался
хозяином большого дела.
— Вот он — сахар с мылом! Кощея Распопова двоюродный сморчок! — И, повёртывая тонкую фигуру мальчика во все стороны, он складно
говорил смешные, странные слова
о хозяине, Раисе Петровне и самом Евсее.
Старик объяснил ему очень понятно, с жаром. Порою он отплёвывался, морщил лицо, выражая отвращение к мерзости. Евсей смотрел на старика и почему-то не верил в его отвращение и поверил всему, что сказал
хозяин о публичном доме. Но всё, что
говорил старик
о женщине, увеличило чувство недоверия, с которым он относился к
хозяину.
Иногда в праздник
хозяин запирал лавку и водил Евсея по городу. Ходили долго, медленно, старик указывал дома богатых и знатных людей,
говорил о их жизни, в его рассказах было много цифр, женщин, убежавших от мужей, покойников и похорон. Толковал он об этом торжественно, сухо и всё порицал. Только рассказывая — кто, от чего и как умер, старик оживлялся и
говорил так, точно дела смерти были самые мудрые и интересные дела на земле.
— Полно читать, Зарецкой, — сказал
хозяин, обращаясь к кавалеристу, который продолжал перелистывать книгу, — в первый день после шестилетней разлуки нам, кажется, есть
о чем
поговорить.
У Якова потемнело в глазах, и он уже не мог слушать,
о чём
говорит дядя с братом. Он думал: Носков арестован; ясно, что он тоже социалист, а не грабитель, и что это рабочие приказали ему убить или избить
хозяина; рабочие, которых он, Яков, считал наиболее солидными, спокойными! Седов, всегда чисто одетый и уже немолодой; вежливый, весёлый слесарь Крикунов; приятный Абрамов, певец и ловкий, на все руки, работник. Можно ли было думать, что эти люди тоже враги его?
— Да, —
говорил он, сверкая зубами, — шевелимся, просыпаемся! Люди становятся похожи на обленившуюся прислугу, которая, узнав
о внезапном, не ожиданном ею возвращении
хозяина и боясь расчёта, торопливо, нахлёстанная испугом, метёт, чистит, хочет привести в порядок запущенный дом.
И, как будто топором вырубая просвет во тьме, Тихон в немногих словах рассказал
хозяину о несчастии его брата. Пётр понимал, что дворник
говорит правду, он сам давно уже смутно замечал её во взглядах синих глаз брата, в его услугах Наталье, в мелких, но непрерывных заботах
о ней.
Пётр ничего не сказал ему, даже не оглянулся, но явная и обидная глупость слов дворника возмутила его. Человек работает, даёт кусок хлеба не одной сотне людей, день и ночь думает
о деле, не видит, не чувствует себя в заботах
о нём, и вдруг какой-то тёмный дурак
говорит, что дело живёт своей силой, а не разумом
хозяина. И всегда человечишка этот бормочет что-то
о душе,
о грехе.
«
О чём
говорят! — думал Пётр. — Бог дожди не вовремя посылает. Это всё со зла, от зависти, от уродства. От лени. Заботы нет. Без заботы человек — как собака без
хозяина».
Выше я
говорил о красивом и вдовом соседе, адъютанте московского генерал-губернатора П. П. Новосильцове, но приходится сказать несколько и
о старшем брате его Николае Петровиче, товарище министра внутренних дел, бывшем в милости при дворе. Так как отец наш пользовался славою замечательного сельского
хозяина, то приехавший на лето в деревню Н. П.
Один из его рабочих, унылый кривоногий человек, по прозвищу Дунькин Муж,
говорил о своем
хозяине...
Сойдя со сцены, мы были еще так полны своими и чужими впечатлениями, что посреди шумного бала, сменившего спектакль, не смешались с обществом, которое приветствовало нас восторженными, искренними похвалами; мы невольно искали друг друга и, отовравшись особым кружком, разумеется, кроме
хозяина,
говорили о своем чудном спектакле; тем же особым кружком сели мы за великолепный ужин — и, боже мой, как были счастливы!
— Вот-с, рекомендую, — проговорил
хозяин, — мои дочки-с. Эту вот Катей зовут-с, а эту Настей, а эта вот моя свояченица, Марья Павловна,
о которой я уже имел удовольствие вам
говорить. Прошу любить да жаловать.
Пока
хозяин пил, Сашка метался по мастерским, тоже как охмеленный: глаза беспокойно сверкают, руки болтаются, точно сломанные, и над потным лбом дрожат рыжие кудри. Все в мастерских открыто
говорят о Сашкином воровстве и встречают его одобрительными улыбками. Кузин нараспев выхваливает приказчика сладкими словами...
Мы были у Загоскина также поутру; он по-прежнему принял Гоголя очень радушно и любезничал по-своему; а Гоголь держал себя также по-своему, то есть
говорил о совершенных пустяках и ни слова
о литературе, хотя
хозяин заговаривал
о ней не один раз.